Во второй части статьи, написанной специально для “Ъ”, (первая была опубликована в номере от 17 апреля 2014г.), экс-лидер партии “Гражданская платформа” Михаил Прохоров, анализируя возможности, которые появились у российской экономики после введения санкций, обозначает основные задачи в сфере экономики и госуправления, которые необходимо решить.
Здоровую рыночную экономику не нужно “развивать”; бюджетные миллиарды не нужно “осваивать”; технологический прогресс не нужно “подталкивать” — все это мы уже делали последние 15 лет. В современном мире конкурентоспособна та экономика, которая развивается, а не та, которую развивают. Наступление в рамках политики НЭП 2.0 требует радикального переосмысления всей хозяйственной парадигмы. Россия живет в ином типе воспроизводства, но стресс и мобилизация позволяют сделать необходимый рывок. Для этого нужно поменять отношение к предпринимателю и перестать воспринимать его как государственную структуру. Деятельность предпринимателя — это всегда риск, допускающий право на ошибку. Закрытие нерентабельного бизнеса и открытие нового — нормальные рыночные явления, и не нужно создавать на этом пути дополнительные трудности, убивая предпринимательскую инициативу.
Существующие политические институты, несмотря на их несовершенство, тем не менее позволяют провести эффективные экономические изменения.
Необходимые наступательные меры
1. Реформа системы управления регионами. В России давно назрела реформа укрупнения регионов на основе экономической целесообразности, но этот процесс долог и сложен. Существующий институт полпредства уже давно выполнил свою политическую задачу, и я предлагаю направить его на обслуживание экономической мобилизации — в первую очередь для обеспечения кооперации между территориями, что позволит придать новый смысл его существованию. Федеральные округа вовсе необязательно должны совпадать с границами субъектов федерации. Мы много говорили о Сибири и Дальнем Востоке, но, будучи по площади самой большой “страной” в Азиатско-Тихоокеанском регионе, российское Зауралье, увы, карлик по мировым экономическим меркам: совокупный региональный продукт ставит его на 11-е место среди экономик АТР (меньше показатели лишь у Новой Гвинеи, Северной Кореи, Брунея, Камбоджи и Лаоса).
Я бы предложил другую “нарезку”.
Оставив Западную Сибирь — прочно привязанную к европейской экономике — в составе Уральского федерального округа, следует выделить Полярный округ, отнеся к нему все территории, лежащие к северу от Полярного круга и объединенные Северным морским путем, а также логикой освоения экстремальных месторождений, особой северной природной средой и необходимостью учета потребностей коренных народов; на Дальнем Востоке сформировать Тихоокеанский округ, включающий в себя восточные побережья и ориентированный на формирование вектора развития в направлении Тихого океана, где стратегическим партнером могла бы стать Япония; на южных границах — Южно-Сибирский округ, протянувшийся вдоль границ Китая и Монголии, с задачей создания мощного промышленного кластера для защиты рубежей России и с возможной экономической экспансией на территорию Китая; оставшуюся часть Сибири можно объединить в отдельный федеральный округ, сконцентрировав там энергоемкие промышленные производства: с акцентом на внутреннее развитие, в том числе на создание мощных компьютерных баз с учетом наличия свободной электроэнергии.
Другой пример: в чем экономический смысл разделения юга России на федеральные округа: Южный, Северо-Кавказский, а теперь еще и Крымский? Очевидно — это один экономический округ.
Чтобы Сибирь превратилась из карлика в настоящего гиганта нужно добывать ресурсы в максимально возможном количестве и с наименьшими издержками. У нас в стране нет недостатка в рабочей силе: с неэффективных предприятий и из бюрократических структур можно высвободить 6-8 млн работников за пять-десять лет — но даже сейчас наш Дальний Восток заселен вдвое плотнее Аляски, которую, замечу, в Вашингтоне никто не собирается “развивать”, так как она и сейчас один из самых богатых американских штатов. Все, что нам нужно для развития,— это простор для частной инициативы. Именно ее отсутствие становится причиной ухудшения инвестиционного климата, оттока населения из провинций, причиной того, что общее число регионов-доноров сократилось в стране с более чем 25 в 2000 году до 10 — в начале 2014-го. Наступление не может вестись в условиях, когда арьергард в семь раз превышает по численности передовой отряд.
2. Снижение налоговой нагрузки. Я исхожу из того, что сильное государство — это не то государство, которое может по максимуму обложить бизнес, а то, которое находит возможность снижать налоги в условиях экономического кризиса. Снижение налоговой нагрузки и сохранение исключительного права налоговикам возбуждать дела по налоговым правонарушениям восстановят доверие между государством, обществом и бизнесом.
Государство в России — главный экономический субъект. За последние годы оно добилось определенных результатов, но обходится стране непозволительно дорого. В 2013 году в бюджеты всех уровней и государственные внебюджетные фонды было собрано 24,1 трлн руб., или 36,1% ВВП,— на треть больше, чем в Турции, и вдвое больше, чем в КНР. С налоговой нагрузкой в крупных нефтедобывающих странах — от Катара и Саудовской Аравии до Ливии и Нигерии — лучше не сравнивать: там она меньше в среднем в семь раз. При этом значительная часть государственного бюджета направляется не на нужды развития, а на “охранительные” функции. В США на финансирование здравоохранения идет 24,0% расходов федерального бюджета, в России — всего 3,9%; на нужды обороны и обеспечения правопорядка в США тратят 22,4% бюджетных средств, в России — почти 31%. Я уже говорил о чиновниках и их эффективности — но поражает воображение тот факт, что в стране, где насчитывается 32,2 млн мужчин в возрасте от 18 до 65 лет, около 1,1 млн служит в армии, более 900 тыс.— в МВД, около 600 тыс.— в других силовых структурах и, кроме того, более 1 млн — в частных охранных агентствах, то есть 12% этой части населения только “охраняют” созданное другими — а порой и мешают их созидательному труду.
При этом нужно открыто признать: качество государственных расходов снижается. К примеру: расходы на дорожное строительство в России в 2013 году составили 421 млрд руб. против 33,7 млрд руб. в 1999-м — но введено в строй и реконструировано лишь 1680 км автодорог против 7200 км 15 лет назад.
Предлагаю свою модель налоговой реформы, элементы которой увязаны друг с другом. Главная моя идея состоит в том, чтобы оставить больше денег у граждан и предприятий, а не перераспределять средства через неэффективное государство.
Во-первых, предлагаю провести настоящий налоговый маневр: снизить НДС с 18% до 15% (а для малых предприятий и сферы услуг — до 5-6%) — при этом приняв ряд мер для выравнивания положения отдельных секторов и изыскав дополнительные источники финансирования. Предлагаемое снижение НДС создаст недобор средств в сумме около 270 млрд руб. по НДС на товары, производимые в России, до 200 млрд руб.— по НДС на импортные товары и до 120 млрд руб.— по НДС на льготируемые сектора: итого около 600 млрд руб. Так, сегодня газовая отрасль обложена намного более низкими налогами, чем нефтяная. Поэтому логично было бы повысить НДПИ на добычу газа на 50% для “Газпрома” (что обеспечит около 200 млрд руб. и приведет к более справедливой налоговой нагрузке). Одновременно для обеспечения роста добычи нефти и газа стимулировать развитие малых нефтегазовых компаний с годовой добычей не более 1,5 млн тонн в год в нефтяном эквиваленте путем перевода их на налогообложение финансового результата, ввести вычеты на геологоразведку из НДПИ, снизить размер разового платежа по факту открытия месторождения. В США 7 тыс. малых компаний добывают 46% всей нефти, и именно они стали авторами сланцевой революции. Я предложил бы также задуматься о повышении НДФЛ до 20% на доходы, превышающие 30 млн руб. в год, что дало бы дополнительно до 350 млрд руб. Пострадали бы только самые богатые компании и граждане — зато весь остальной бизнес мог бы поверить, что налоги не всегда только растут. Если этот опыт окажется удачным, можно в перспективе снизить НДС и до 12%.
Во-вторых, я предложил бы сократить страховые отчисления — но в то же время расширить, как уже говорил, возможности для инвестирования денег Пенсионного фонда России и частных пенсионных фондов. Наши страховые платежи в размере 30,2% от заработной платы (12,2% от ВВП) выше, чем в Испании, Швеции, Финляндии, и немного ниже, чем в Германии; они вдвое превышают уровень США и в два с половиной раза — Южной Кореи. Я предлагаю вернуть их на уровень 26%, дав пенсионным фондам право инвестировать средства в облигации крупных компаний, окупаемые инфраструктурные проекты, строительство и эксплуатацию коммерческого жилья и недвижимости. В условиях нынешних ограничений средняя доходность инвестиций УК ВЭБ составила за 2004-2013 годы 6,88% годовых, что на 2,45% ниже среднегодовой инфляции за тот же период. В такой ситуации на пенсии нельзя заработать даже при дальнейшем повышении страховых платежей. Изменив же систему, мы и простимулируем предпринимателей, и вбросим новые средства в реальный сектор.
В-третьих, снижение налогового бремени я бы предложил синхронизировать с налоговой амнистией — может быть, не с обязательным возвращением средств или активов из-за рубежа, но просто с их декларированием на условиях оплаты подоходного налога — и отказом от преследования граждан за наличие зарубежной собственности и счетов в сочетании с повышением ответственности за неуплату налогов.
В-четвертых, я предлагаю отменить налоговые льготы, которые устанавливает федеральное законодательство по региональным налогам и сборам, что ведет к выпадению 300 млрд руб. доходов регионов. При реализации своих прав по установлению налоговых льгот регионы смогут разумно балансировать между необходимостью роста своих доходов и адресной поддержкой незащищенных слоев населения.
Наконец, самое важное. Я считаю, что сильное государство — это государство, которое может взять на себя удар кризиса. В США после 2008 года власти не повышали налоги, а наращивали внешний долг, давая предпринимателям возможность прийти в себя. В России сегодня внешний долг составляет всего 2,7% ВВП — и я убежден, что нашей экономике ничем неопасно его повышение до 8-10% ВВП. При условии более жестких санкций можно использовать азиатские рынки капитала, пока еще почти не освоенные нами. Если такой ценой мы сможем “купить” оживление экономики, на это стоит пойти. Восстановить бизнесы, которые не переживут кризиса из-за повышения налоговой нагрузки, будет сложнее, чем расплатиться по долгам.
3. Повышение производительности. Главная проблема российской экономики состоит, на мой взгляд, в ее крайне низкой производительности.
В конце 1980-х годов выработка на одного занятого в экономике СССР составляла около 34% американского показателя. В 1997-1998 годах эта цифра, по данным МВФ, упала до 20,5% и к кризису 2008 года вернулась к уровню чуть выше 30%. Из кризиса США и Россия вышли по-разному. Американцы стимулировали оптимизацию и технологическое перевооружение, а мы стали требовать от бизнеса сохранения рабочих мест во имя социальной стабильности. И сегодня, когда показатель производительности опустился до 27% от уровня США, мы стыдливо умалчиваем о том, что модернизация без сокращения трудовых издержек — это путь в никуда. Высокие цены на энергоносители пока позволяют государству перераспределять огромные ресурсы и не заботиться об обновлении основных фондов.
Возьмем, к примеру, РЖД, у которой производительность труда выросла за пять лет на 53% (лучший результат среди всех госкомпаний), а заработная плата — на 22%. В 2013 года выручка компании в расчете на одного занятого составила 1,56 млн руб. (€36,9 тыс.), тогда как немецкой DeutscheBahn — €136,9 тыс., а французской государственной компании SNCF — €134,7 тыс. Будь российские железные дороги столь же эффективны, как французские и немецкие, 640 тыс. человек могли бы быть использованы в других секторах экономики. По числу занятых в бюджетном секторе мы опережаем страны ОЭСР в расчете на 1 тыс. жителей в 1,4 раза, а Китай — почти в пять раз. В России сегодня 1,84 млн чиновников, а на общегосударственные расходы в федеральном бюджете 2014 года выделено 1,03 трлн руб. ($28,8 млрд). В США расходы по бюджетной статье N800 (General Government) предусмотрены в сумме $28,9 млрд. Но экономика США больше российской приблизительно в восемь раз — и это значит, что в относительных цифрах наша бюрократия обходится нам во столько же раз дороже.
Задача повышения производительности должна стать первоочередной и всеобщей. Ей нужно подчинить деятельность не только предпринимателей, но и работников бюджетной сферы. Здравоохранение, образование, государственные услуги — результаты такой деятельности могут казаться бесплатными, но ими не являются. Зарплата всех занятых в этих сферах должна быть четко привязана к расчетной производительности их труда: соответствующие методики давно разработаны в развитых странах, и их нужно как можно скорее брать на вооружение.
Но есть и другие примеры. Если взять частные компании, мы увидим: многие из них весьма успешны. Российская золотодобывающая компания “Полюс Золото” на месторождении Благодатное обеспечивает добычу руды на одного занятого 600 тонн в месяц, что на 50% выше, чем у конкурентов, работающих на похожих месторождениях,— и это несмотря на то что добыча “Полюса” сосредоточена в самых суровых районах Сибири. В торговле, логистике, связи отставание куда меньше, а порой мы более успешны. МТС по итогам 2013 года показала выручку 18,3 млн руб. на одного работника, или €458 тыс.,— на 74% больше, чем Deutsche Telekom. При этом тарифы МТС были в среднем почти на 35% ниже тарифов германских операторов. Развитие частного бизнеса при сокращении занятости в госсекторе; прогресс передовых отраслей за счет изменения производственной структуры — вот ключ к наступлению.
Наиболее эффективными мерами повышения производительности труда помимо конкуренции могли бы стать, во-первых, изменение бюрократических инструкций — административная система обеспечивает до 30% нашего отставания в производительности. Например, по инструкции ЦБ взнос наличных денег в кассу от физического лица обязательно оформляется операционистом и кассиром — это два человека вместо одного, как в любой другой стране мира.
Во-вторых, массовый вывод устаревших мощностей, которые составляют в ряде отраслей промышленности до 80%. С учетом усиления конкуренции между странами за мировой капитал государство могло бы активно участвовать в закрытии устаревших предприятий вплоть до их выкупа или ужесточения стандартов, открывая рыночные ниши для современных, давая им люфт для выхода на рынок.
В-третьих, реструктуризация российских компаний, которые перегружены непрофильными активами и сервисными подразделениями. Дух самодостаточности и идея меньше зависеть от сторонних партнеров и поставщиков — одни из самых катастрофичных для производительности, потому что чем больше компания занимается своим профильным бизнесом, тем она успешнее.
В-четвертых, ограничение иммиграции в определенных отраслях по определенному набору высококвалифицированных рабочих мест — если труд в дефиците, возникает мотивация к перевооружению.
Страны, добивающиеся успеха в глобальной экономике, гибко сочетают разумное импортозамещение, инновационные возможности и встраивание в глобальные цепочки создания добавленной стоимости. Нам нужно наладить производство качественных индустриальных товаров, которое позволит конкурировать с мировыми грандами и станет школой для наших рабочих и инженеров, заимствовать имеющиеся в мире технические решения и идти вперед в тех сферах, где мы пока остаемся в числе лидеров. Мы должны сделать ставку на отрасли, где российские природные и интеллектуальные ресурсы могут обеспечить наибольшую добавленную стоимость,— производство газомоторного топлива, азотных и калийных удобрений с доставкой до конечного потребителя; атомную промышленность и силовое машиностроение; космические программы и создание новых материалов; наконец, транзит грузов по Северному морскому пути и Транссибу. Самодостаточных экономик нет и больше не будет. Нужно брать у всех самое лучшее и становиться лучше. Пришла пора учиться быть производительными, мы исчерпали возможности экстенсивного роста.
4. Сокращение издержек. Оборотной стороной этой же проблемы является вопрос издержек. Россия по большинству критериев — среднеразвитая догоняющая экономика, основанная на ресурсных отраслях. Условие быстрого развития таких экономик — относительно низкие издержки производства. Однако логика развития нашей экономики в последние годы построена на их повышении.
Государство, заинтересованное в росте доходов принадлежащих ему компаний, повышает цены и тарифы на продукцию и услуги естественных монополий. Цена электроэнергии для промышленных потребителей с 2001 по 2013 год выросла в среднем в 5,4 раза, на газ — в 6,3 раза, грузовой железнодорожный тариф — в 7 раз. Это толкает вверх цены в других отраслях, а растущие зарплаты и потребительское кредитование поддерживают спрос. В России сегодня нет классической инфляции — есть процесс административного повышения монопольных цен, обусловленный неконкурентоспособностью государственных компаний и прогрессирующим распилом бюджета.
Эта ситуация могла бы сохраняться, если бы, кроме нашей страны, других экономик в мире не было. Но сегодня цены на большинство товаров в России превышают показатели развитых стран. Бензин давно уже стоит столько же, сколько в США, цены на электроэнергию также догнали американские. Внутренние цены в России уперлись в мировые при доходах населения в 2,5 раза более низких, чем в США и ЕС, и при крайне низком качестве государственного управления. Именно поэтому мы так и не можем разогнаться после преодоления первых последствий кризиса 2008 года.
Снижение издержек — важнейшая задача нашего наступления. Для того чтобы добиться перелома в этой сфере, нужно несколько мер. Во-первых, демонополизация и рост конкуренции. Да ту же РЖД нужно поддерживать в части обеспечения социально значимых перевозок. Но новые проекты нужно делать силами частного бизнеса. Если со времен распада СССР государство не может построить новую скоростную железную дорогу, пусть в отрасль придет частный бизнес. Вспомним Eurostar — частную компанию, конкурирующую с государственными железными дорогами Франции. То же касается и трубопроводов, аэродромов, энергосетей. Во-вторых, нужно наконец заняться приобщением к европейским стандартам. Сегодня в Швеции на 1 кв. м площади офисных и жилых помещений приходится в 2,4 раза меньше бетона и почти в 3 раза меньше железной арматуры, чем в России. Наши устаревшие десятилетия назад СНИПы и промышленные стандарты толкают нас назад. Нужно поставить цель постепенно сокращать разрыв со стандартами ЕС и полностью перейти на них к 2025 году. В-третьих, нужно сокращать административные издержки — на чиновников, на разрешительную документацию, на пресловутую “безопасность”, которая зачастую преодолевается взятками, и переходить на систему страхования, что резко сокращает время на реализацию проектов и делает процедуру прозрачной.
5. Трансформация социальной политики. В условиях глобализации социальная политика уже перестала быть только нашим внутренним делом, а является составляющей мировой конкуренции за человеческий капитал. Люди, особенно высококвалифицированные, сегодня гораздо мобильнее, поэтому жить и трудиться предпочитают там, где им комфортно — и не в последнюю очередь с точки зрения социальной инфраструктуры. При системном рассмотрении сложных вопросов о пенсионном возрасте, размере страховых взносов, платных медицинских услугах, трудовых отношениях, расходах на образование, здравоохранение, культуру и науку — нам неизбежно все больше придется ориентироваться не на электоральные предпочтения большинства, а на сравнение со странами-конкурентами с учетом, конечно, уровня производительности труда. Предлагаю отказаться от двух иллюзий: во-первых, от той, что социальные услуги бывают бесплатными; во-вторых, от той, что социальная справедливость требует равенства. Я выступаю, с одной стороны, за то, чтобы социальная политика была инструментом оптимального распределения и эффективного использования трудовых ресурсов и стимулов; и, с другой стороны, за то, чтобы государство адресно оказывало нуждающимся гражданам помощь, а не чрезмерную поддержку и дестимулирование тех, кто и сам о себе может позаботиться.
По сути, речь идет о глубокой реформе социально-трудовой сферы, которую можно разделить на три части: Трудовой кодекс и охрана труда, новый Социальный кодекс и Страховой кодекс. Все эти части структурно взаимосвязаны, об этом пойдет речь в следующей статье.
Экономика — это та сфера, где качество решения определяется не его популярностью, а его эффективностью, ведущей к улучшению жизни каждого человека и повышению стрессоустойчивости страны перед лицом внешних вызовов.
Источник: https://www.kommersant.ru/
Читать часть I: НЭП 2.0: об обороне и наступлении Михаил Прохоров. Часть I
Поделиться в сетях:
Комментарии отключены.